Истинно народным становится тот поэт, у которого лучше всего получается выразить то, что думает, но не наделен талантом облечь в слова народ.

Когда грохочут пушки, умолкают музы. Тогда русский поэт идет седлать Пегаса. Испокон веку поэт на Руси — больше чем поэт, недаром Пушкин — наше всё. Мы есть народ-поэт! Шутка ли, но два величайших правителя России — Иоанн Васильевич Грозный и Иосиф Виссарионович Сталин — были поэтами, оба писали духовные стихи. Но во главе угла русской поэзии всегда стояло устное народное творчество. Устное, потому народное. Всё самое простое и одновременно гениальное у нас происходит не в книгохранилищах, а где-то в народе — в поле за работой, на рыбалке у реки, в ратном походе. Бояны воспевали Отечество и подвиг, скоморохи высмеивали пороки. Их имена неизвестны, но творения бессмертны.

Рожденная коллективным мышлением, но появившись в голове конкретного человека, песнь становится народным достоянием. Сказания и былины, песни и частушки, начиненные исключительно положительными сценариями, передавались из уст в уста, запоминались, осмыслялись, передавались заново, претерпевали изменения в деталях. Потому-то сам повседневный бытовой язык наш и именуется речью, рекой, а рот — устами, устьем. Поэзия у нас в повседневности. Когда в Европе вовсю калечили людей, делая из них уродцев на потеху власть имущим, а наличие продажных женщин являлось критерием большого торгового города, русский народ сохранял духовную и нравственную чистоту. Чаще всего в роли сказителей и песнотворцев у нас выступали наши же бабушки и дедушки, которые в свою очередь понимали всю возложенную на них ответственность. Поэтому поэт в России больше, чем поэт — он мерило духа, глас народа.

В амбразуру окна в Европу намело много чуждого и непонятного русскому сознанию, в том числе и само слово «поэт». Поэзия и поэт ставили перед собой иные задачи — если раньше «глас народа» жил со всеми и для всех, то теперь он рассматривался не иначе как посланник иных миров, его дар стал сверхъестественным, а педагогическая направленность уступила место личностным переживаниям творца. Но русская природа такова, что когда нам искусственно прививают что-нибудь инородное, мы, переработав это под себя, начинаем использовать себе во благо. Три века русской поэзии тому подтверждение. Поэты-воины, поэты-герои, народные поэты.

Среди таковых академик и тайный советник Василий Андреевич Жуковский. Когда пробил набат 1812 года, он вступил в народное ополчение, участвовал в легендарном сражении под Тарутиным, там же, на отдыхе после боя, в свете бивачных костров, он создал своего великого «Певца в стане русских воинов», тысячами списков разошедшегося в армии и стране.

Таков был лихой рубака гусар Денис Давыдов, всю свою жизнь пером и шашкой простоявший на защите Родины.

Статский советник Александр Грибоедов, возглавлявший посольство Российской Империи в Персии, с конвоем из 35 казаков стояли на смерть против сотен религиозных фанатиков, пошедших штурмом на русское посольство, в котором Грибоедов укрыл армянок, бежавших из гарема персидского шаха.

Не имевший воинского звания, но воспитанный на сказках и преданиях персонального «бояна» Арины Родионовны, Александр Сергеевич Пушкин во время своего знаменитого путешествия в Арзурум являл себя образцом воинской доблести. Вообще, Александр Сергеич до 1826 года слыл республиканцем и вольнодумцем, «водил дружбу» с декабристами, писал на власть обличительные пасквили, пока в сентябре указанного года не состоялась та самая эпохальная встреча, которая так повлияла на дальнейшую жизнь как самого Пушкина, так и его vis-à-vis — Императора Николая I. После этой встречи Император сказал: «Я беседовал сегодня с умнейшим мужем России». Царь снял с него полицейский надзор и стал не только личным цензором, но и покровителем. Пушкин же стал ревностным консерватором, что незамедлительно выразилось в творчестве: «Нет, я не льстец, когда Царю хвалу свободную слагаю!».

Шла Русско-турецкая война 1828-29 годов, некогда опальный поэт, нынче ж пламенный патриот, прибыл к театру боевых действий в качестве военного корреспондента. По воспоминаниям Ивана Пущина, Пушкин не давал ему покоя одним вопросом: «Ну, скажи, Пущин: где турки, и увижу ли я их? Я говорю о тех турках, которые бросаются с криком и оружием в руках…». Перед атаками, когда уже шла пристрелка, поэт объезжал русские ряды, всячески приободряя солдат и вдохновляя на подвиг, хотя мог легко словить шальную пулю. Во время одного боя Пушкин вскочил на лошадь и, увлеченный сражением, схватил пику одного из убитых казаков и ринулся на неприятельских всадников. Опытный майор Семичев, посланный генералом Раевским вслед за поэтом, едва настиг его и вывел насильно из передовой цепи. Можно поверить, что донцы наши были чрезвычайно изумлены, увидев перед собой незнакомого героя в аристократической круглой шляпе и бурке. Вспомните пушкинское «клеветникам России» и сравните это с реакцией «нашей» нынешней богемы на возвращение Крыма в состав России. Россию не оклеветал только ленивый — космополиты без Родины и флага, прикрывающие пацифизмом трусость, так и не преодолевшие инфантилизм переходного возраста, прославляющие похоть и алчность, гордыню и тщеславие, ведущие паразитический образ жизни маргиналы.

Впервые они пришли в обличье декабристов. Один из их лидеров, поэт Кондратий Рылеев, служил в Российско-американской торговой компании правителем канцелярии. Через него осуществлялось финансирование декабристских революционных обществ. Николай I, ставший личным цензором Пушкина, Рылеева, представьте себе, повесил. Потом они приходили к нам одуревшими от вина и опиума декадентами, опьяневшими от крови и безнаказанности троцкистами, им были к лицу и «мученические» гримасы советских диссидентов и романтические позы рок-бунтарей 80-х. Во времена перемен на поверхность начинает выползать всякая нечисть. Она ходит по улицам и ведет сама с собой страшные диалоги, она собирается на площадях и, брызжа слюной, поливает грязью Родину, которую непременно следует любить, подобно тому, как ребенок любит мать. Нечисть несет рифмованный вздор, выдавая его за поэзию, подменяя традиционные понятия, искажая действительность, развращая и извращая. И ведь были бы поэты, так нет — все сплошь поэтические «дельцы». Такие опасны тем, что изначально солгали. Они называют себя поэтами, свое «стихоблудие» — поэзией, хотя прекрасно знают — мы всё помним. Мы знаем и помним настоящую поэзию и настоящих поэтов. Им нас не провести — нам есть с чем сравнивать.

Но нам повезло — потому что мы родились в России, она как самостоятельный живой организм, раз за разом вырабатывает иммунитет, против подобной заразы. И пусть выздоровление нам кажется долгим, оно неминуемо.

Сила России в её детях. Сила России в её сильных детях. Творческая натура у нас никогда не была оправданием слабости, наверно, поэтому основная масса поэтов «золотого века» были людьми военнообязанными, прошедшими не одну войну.

Поэт, написавший «Умом Россию не понять…», Фёдор Иванович Тютчев, на боле боя не бывал, но имея чин тайного советника и являясь российским дипломатом, всю жизнь положил на алтарь служения Отечеству. А кем был в те времена дипломат? Тем же, кем и сегодня — политическим разведчиком. Тютчев стал разведчиком еще и по наследству. Один из его предков Захарий Тютчев был послан Дмитрием Донским в стан к Мамаю с деликатными поручениями, другими словами — на разведку в тыл к неприятелю, — и сумел самым блестящим образом выполнить задание. Тем же самым занимался 20 лет в Германии, а еще в Турине и Федор Тютчев: регулярно слал донесения в Петербург, беседовал с информаторами, анализировал политическую ситуацию в странах пребывания, делал выводы и вносил свои предложения. Он был «на дружеской ноге» не только с королями, местной знатью, но и с Гейне и другими корифеями европейской культуры. И следовательно, знал очень и очень много, был в курсе всех европейских интриг, самых тайных заговоров и самых глубоких стратегических замыслов. Местом для сбора разведывательной информации в те времена были королевские дворцы, салоны князей и баронов, светские рауты и приемы в посольствах. На них Тютчев, отличавшийся блестящим красноречием и редким остроумием, чувствовал себя как рыба в воде. В Германии он вообще был «своим» благодаря женитьбе на Элеоноре Петерсон — девушке из родовитой немецкой семьи.

Поворотным моментов в его жизни стала встреча с могущественным шефом Третьего отделения Александром Бенкендорфом. Он изложил ему свои политические взгляды, и они Бенкендорфу понравились. Понравились они и царю Николаю I. Тютчев был назначен чиновником по особым поручениям при госканцлере, а потом председателем иностранного цензурного комитета. Будучи цензором, он запретил к распространению в России манифест коммунистической партии на русском языке, заявив, что «кому надо, прочтут и на немецком». Поэт во главе цензурного ведомства?! Да, он был чиновником, служил государству, России. Служил верой и правдой и всю жизнь был пламенным русским патриотом. Но был еще и тонким дипломатом и разведчиком, а значит, очень осторожным человеком. Не случайно именно он написал:

Молчи, скрывайся и таи
И мысли, и мечты свои…

Как тут не вспомнить Штирлица, в одиночестве пекущего «русскую» картошку в камине своего особняка в Германии! Тютчев понимал, что в «современном мире» существуют только две силы: революционная Европа и консервативная Россия, что между ними идет борьба. Следовательно, поэзия, которая находится на самом острие идеологической борьбы, должна быть подчинена государственным интересам.

К тому же Федор Иванович является создателем оригинальной геополитической концепции, выстроенной при помощи христианских социальных категорий. Для поэта-дипломата история народов, цивилизаций и государств одухотворена высоким смыслом, суть которого в том, что она, история, вершится не столько усилиями людей, сколько волей Провидения. Тютчев высоко ценил византийское наследие. Он считал, что его присутствие в духовном опыте России — это сугубо положительный фактор. Для него Россия — прямая восприемница Византии. Древнее прошлое должно повлечь за собой великое будущее России, которая виделась ему великой православной империей с центром в Константинополе. Древняя Византия была для Тютчева всего лишь предтечей грядущей, истинной православной империи. Он писал, обращаясь к противникам идеи православного самодержавия:

Венца и скиптра Византии
Вам не удастся нас лишить!

Генезис глобальной восточно-христианской империи начался с императора Константина. Современная Россия восприняла от него историческую эстафету. По прогнозам поэта, через 400 лет после падения Византии, т. е. в 1850-е годы, Константинополь должен опять стать столицей мирового православия, точкой русского Преображения. Он будет сердцем восточного, греко-русского христианства. В дружеских беседах Тютчев говорил о том, что в тот момент, когда на храме Святой Софии вновь появятся православные кресты, через купол храма пробьется луч света, который явит миру чудо — все люди поймут, что они русские… Православная империя осуществит воссоединение Восточной и Западной Церквей, через возврат последней на путь истинного Православного христианства, от которого запад официально отклонился в 1054 году. На римский престол воссядет православный Митрополит. А православный Патриарх совместно с православным Императором будут осуществлять византийскую «симфонию властей». «Симфония властей» — есть православный идеал взаимоотношений между Патриархом и самодержцем, заключающийся в том, что они находятся в состоянии гармонии и синергии, по аналогии с Божественной и человеческой природой Христа, «нераздельны и неслиянны». Все эти процессы не должны были встретить серьезного сопротивления Запада. Европа была смертельно больна революционным сатанизмом. И только восточно-христианский мир сохранял духовное здоровье. Он-то и мог спасти ее от гибели.

Оставалось предпринять несколько решительных политических шагов. В первую очередь надо было убедить европейских политических лидеров в том, что Константинополь следует освободить от турок. Царю Николаю I эти идеи не казались утопическими. Он не видел серьезных причин тому, чтобы отвергнуть их и решил действовать в этом направлении. В начале 1853 года он писал о том, что следует послать многочисленный флот в Босфор, к Царьграду. Однако, эти намерения не осуществились. Вмешались европейские державы, разыгралась Крымская война. В ней Россия после долгого героического противостояния потерпела поражение. Поэт сильно переживал это событие, но духа не терял, продолжая свою нелегкую работу. Тютчеву было поручено проводить работу по созданию на Западе позитивного образа России. По сути, именно Тютчев стал первым в российской истории организатором контрпропаганды на заграницу в ответ на потоки лжи и клеветы, обильно изливаемые на нашу страну как тогда, так и по сию пору. До последнего дня своей жизни он верил в торжество правды и справедливости, упорно боролся за интересы России. Это же завещал и нам, потомкам:

Мужайтесь, боритесь,
О славные други,
Как бой ни жесток,
Ни упорна борьба…

Каждая строчка в его творчестве пронизана осознанием своей ответственности. Каждая строчка поет Отечество. Фёдор Тютчев — истинный русский «боян». Что особенно интересно: вошедший в историю как великий русский классик, он своему творчеству большого значения не придавал. Был гениальным русским поэтом и сам этого не знал. Часто терял рукописи. Многие, в том числе и самые известные стихотворения были опубликованы только после его смерти. Враги сегодня непременно бы навесили на Фёдора Ивановича ярлык приспешника кровавого режима («раба и ватника», если по современному). Интересное совпадение, но глава нашего МИДа Сергей Лавров тоже пишет стихи и песни.

В разряд «ватников-милитаристов» они отнесли бы и другого не менее значимого для Русского мира поэта, выбравшего путь воина — Михаила Юрьевича Лермонтова. Навязываемое нам представление о нём как об инфантильном юноше с неустойчивой психикой разбивают в пух и прах как его творения, так и его боевые подвиги. Гусар-гвардеец, острослов, поэт-вольнодумец, дуэлянт. Во время своей первой ссылки, в 1837 году, за написанное по случаю трагической гибели Пушкина стихотворение «Смерть поэта», Михаил Юрьевич пороху не нюхал — милостью Императора Николая I он был переведен в гвардию. Три года спустя за дуэль с сыном французского посла — Эрнстом де Барантом — Лермонтова в возрасте 23 лет во второй раз сослали на Кавказ в армейский полк, воевавший в самом отдалённом и опасном пункте Кавказской линии. Прибыв на Кавказ, Михаил Юрьевич сразу же окунулся в боевую жизнь и на первых же порах отличился, согласно официальному донесению, «мужеством и хладнокровием». В одном из писем своему другу Лопухину, он писал: «Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого … если возьму, то постараюсь прислать к тебе по пересылке. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем».

Как при Ермолове ходили
В Чечню, в Аварию, к горам;
Как там дрались, как мы их били,
Как доставалося и нам.

Произведением, в котором наиболее полно и ярко отразились боевые впечатления поэта, стало его большое стихотворение «Валерик». Это развернутое описание походной жизни и военных действий на Кавказе, кровопролитного боя на реке Валерик между отрядом генерала Галафеева и чеченцами 11 июля 1840 года, в котором участвовал Лермонтов. В доверительном письме другу поэт приводил подробности дела, страшные картины которого спустя долгое время все еще стояли перед глазами: «У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте — кажется, хорошо! Вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела пахло кровью».

И два часа в струях потока
Бой длился. Резались жестоко
Как звери, молча, с грудью грудь,
Ручей телами запрудили.
Хотел воды я зачерпнуть…
(И зной и битва утомили
Меня), но мутная волна
Была тепла, была красна.

В официальных военных сводках о Лермонтове сказано: «офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших солдат ворвался в неприятельские завалы». Далее с Лермонтовым произошло знаменательное событие, которое в одном из писем он отмечал скромно: «Я получил в наследство отборную команду». Эта команда войдет в историю как «Лермонтовский отряд». Поступить в него могли люди любых племен, этносов и состояний без исключения. В основном это были местные горцы и казаки-пластуны. Желавшему поступить назначался экзамен, состоявший в исполнении какого-нибудь трудного поручения. Если экзаменующийся не проваливался, то ему брили голову, приказывали отпустить бороду, одевали по-черкесски и вооружали. Членов отряда отличали отвага, удальство, преданность командиру, презрение к огнестрельному оружию. Отряд действовал отчасти как партизанский, занимаясь также и разведкой и добычей «языков». Лермонтов сумел найти путь к сердцам солдат. Отказавшись от всяких удобств, он вел тот же образ жизни, что и они, - спал на голой земле, ел из общего котла, небрежно относился к материальной неустроенности. В итоге Лермонтов был доволен этим назначением на Кавказ, так как оно давало некоторую независимость и возможность быть на самом острие. По существу же, это была особая штурмовая группа, прообраз современного спецназа ГРУ, с широким диапазоном боевых задач на территории врага. Условия горной войны диктовали при этом и выбор оружия, и способы ведения боя. Внешняя бесшабашность (сброд, головорезы) на деле оборачивалась прекрасной подготовкой к бесконечным рукопашным схваткам. Успешно перенятые у противника боевые качества — подвижность, быстрота и неотразимый натиск — обеспечивали действиям «летучей сотни» максимальный эффект. В документах о представлении Лермонтова к награде говорилось, что «ему была поручена конная команда из казаков-охотников, которая, находясь всегда впереди отряда, первая встречала неприятеля и, выдерживая его натиски, весьма часто обращала в бегство сильные партии».

Но отец твой старый воин,
Закален в бою:
Спи, малютка, будь спокоен,
Баюшки-баю.
Сам узнаешь, будет время,
Бранное житье;
Смело вденешь ногу в стремя
И возьмешь ружье.

Друг Михаила Юрьевича офицер-артиллерист Мамацаев, вспоминал о нем: «Невозможно было сделать выбора удачнее: всюду поручик Лермонтов, везде первый, подвергался выстрелам хищников и во главе отряда выказывал самоотвержение выше всякой похвалы. Я хорошо помню Лермонтова и, как сейчас, вижу его перед собой — то в красной канаусовой рубашке, то в офицерском сюртуке без эполет, с откинутым назад воротником и переброшенной через плечо черкесской шашкой, как обыкновенно рисуют его на портретах. Он был отчаянно храбр, удивлял своею удалью даже старых кавказских джигитов, но это не было его призванием, и военный мундир он носил только потому, что тогда вся молодежь лучших фамилий служила в гвардии. Даже в этом походе он никогда не подчинялся никакому режиму, и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появляясь там, где ей вздумается. В бою она искала самых опасных мест». В свой последний приезд в Петербург Лермонтов подарил товарищу кинжал, которым он отбивался от трех горцев, преследовавших его около озера между Пятигорском и Георгиевским укреплением.

Люблю тебя, булатный мой кинжал,
Товарищ светлый и холодный.

Только прекрасный конь спас отчаянного война и гениального поэта… Трудно представить, как бы развивалась дальнейшая военная карьера Михаила Юрьевича Лермонтова, если бы очередная дуэль трагически не оборвала его жизнь. «Погиб поэт — невольник чести». Не мысля себя вне России, великий русский поэт-воин отдал ей всего себя. В отличие от Тютчева, он мечтал полностью посвятить себя литературе, но видно самому Господу Богу было угодно, что бы кинжалом Михаил Юрьевич владел не менее ловко, нежели пером. Пример Лермонтова говорит о том, что не важно, в каких ты отношениях с официальной властью, какие у тебя претензии к государственному строю — Отечество есть Отечество. Родину нужно любить как маму — просто потому, что она у тебя есть. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!» Возможно, поэзия никому ничего не должна, а вот поэт должен. Поэт должен нести ответственность за написанное, сказанное, спетое. Помните, как у Маяковского:

…мне бы строчить романсы на вас, —
Доходней оно и прелестней.
Но я себя смирял, становясь
на горло собственной песне

«Рим обречен на гибель, если певцы перестали его воспитывать, а только лишь развлекают», — Лукиан из Саросаты произнес эти слова, когда певцы ещё не знали, что умеют вредить.

Тютчев и Лермонтов — две противоположности, два различных стиля, две разные войны. Но есть один объединяющий их фактор — воспитание. И Фёдора Тютчева, и Михаила Лермонтова пестовал один и тот же «боян» — поэт и педагог Семен Егорович Раич. Несомненно, это имело свое влияние на выбор жизненного пути обоих поэтов.

Поэт и Война. Для русского сознания два этих слова не пустой звук — мы знали и настоящую войну, и настоящую поэзию. Нас уже не одурачить. Продолжая древнюю традицию русского стихосложения и песнетворчества, поэт и певец говорит то, что думает, но не наделен талантом сказать народ. И истинно народным становится тот, у кого это получается лучше всего. Именно он обретает бессмертие в памяти народа. Уже сегодня Русская земля рождает достойных сынов, для которых «песня и стих — это бомба и знамя», и они придут на смену современным певцам постмодерна!

Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты обличишься навсегда?
Ужель навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?
Всё гуще мрак, всё пуще горе,
Всё неминуема беда —
Взгляни, чей флаг там гибнет в море,
Проснись — теперь иль никогда!…

_{Источник: http://evrazia.org/article/2798}