Как я уже описал в первой части, ситуация в Новороссийске после освобождения складывалась критическая. Отсутствие рабочих рук, тотально заминированная территория и острая необходимость не только вернуть население, но и в короткие сроки возродить цементные заводы (страна нуждалась в цементе не меньше, чем в металле) и вернуть инфраструктуре порта работоспособность. Т.е. настоящее крупное расследование в такой ситуации провести было практически невозможно. Однако, главной причиной была даже не разруха и война, далёкая от завершения, а почти полное отсутствие свидетелей в городе на тот момент.
21 сентября 1943 года, т.е. сразу после освобождения Новороссийска, начальник новороссийского НКГБ майор Дударев составил следующий рапорт (привожу без сокращений с сохранением исходного материала в точности):
«Допрошенные свидетели Бабичева Е.Ф., Комбарова К.К., Щеголева М.И., Ткаченко М.А. и др. в своих показаниях рассказывали о том, что по улицам города много было виселиц, на которых Гестапо ежедневно вешало женщин, детей и стариков.
Вследствие того, что население в городе отсутствует в силу насильного его выезда немецкими властями, установить места массовых расстрелов, факты зверств немцев и предательства со стороны жителей города возможным не представляется».
Однако высшие чины, отдаю им должное, в те времена разительно отличались от нынешних «дядей в кабинетах». Видимо данный рапорт, сильно напоминающий отписку, их не удовлетворил. Более того следующий по хронологии документ от 23 сентября, а именно справка, был подписан майором госбезопасности… Хаметовым. Маленький, но очень яркий штрих к портрету эпохи, в которой «тефлоновых» (как сейчас называют ну никак не садящихся чинушей и политиканов) не было. Плохо это или хорошо, не буду судить. Но как человек, выросший в 90-е, вынужден признать естественное желание «пустить кровь» очередному начальствующему дармоеду.
Так или иначе, но первые задокументированные свидетельства нацистских преступлений были подписаны майором Хаметовым. Так стало известно, что с первых дней массовые расстрелы стали обычной практикой для немцев. Далее сухие цифры, но сколько боли и гнева за этими цифрами. Уже 10 сентября 1942 года, когда бои шли ещё в самом центре Новороссийска, гитлеровцы выделили карательный отряд. Этот отряд в парке цветущего садами и виноградниками посёлка Мысхако устроил массовую бойню, расстреляв несколько десятков мирных жителей с одной единственной целью – привести в ужас население. Примерно в это же время в совхозе Абрау-Дюрсо около Глебовского моста расстреляли 47 человек (в данном случае, видимо, источник показаний был более осведомлён).
Бои на территории элеватора (на заднем плане) пылали в сентябре 1942 года вовсю
Уже после того как немцы смогли занять центр города, а наши войска с боями отошли в промзону и закрепились у стен цементных заводов, нацисты, так и не овладев Новороссийском полностью практически ежедневно проводили единичные экзекуции. Судя по документам, возрастной ценз никого из представителей «европейской культуры» не волновал. Вешали и расстреливали как 12-летних детей, так и 60-летних стариков. Оказание помощи советским солдатам или матросам, будь это укрытием или глотком воды, каралось смертью. Неповиновение оккупационной администрации – то же самое.
Но, как стало ясно позже, немцы просто «разогревались». Первая самая массовая нацистская казнь ожидала город только в октябре.
15 октября 1942 года оккупанты развесили по всему Новороссийску воззвание к еврейскому населению города. А так как Новороссийск настоящий национальный котёл, евреев было немало. В воззвании нацисты сообщили, что комендатура намерена создать еврейскую общину для «улучшения быта, устройства евреев на работы, предоставления права заниматься торговлей». Сразу же нацисты назначили председателя общины – местного стоматолога Александровича, а также секретаря общины – бывшего бухгалтера Шкляра.
Воззвание заканчивалось приказом – всему еврейскому населению явиться для регистрации к зданию Госбанка. В этом двухэтажном здании типичной губернской приморской архитектуры, ничем ни примечательном, как выяснилось позднее, уже располагалась немецкая людобойская контора Гестапо. При этом оккупанты приказывали явиться евреев с личными вещами и ценностями для отправки в одну из станиц Краснодарского края, где, по словам нацистов, уже компактно проживает еврейское население Кубани.
Люди пришли. Кто-то был движим безысходностью, ведь продуктов город не видел уже несколько недель, кто-то надеждой, ведь зачем так витиевато с упоминанием знакомых горожанам имён сгонять для расстрела, кто-то и тем и другим.
Здание Госбанка — последнее, что в родном городе видели новороссийские евреи
Так или иначе, но утром 16 октября 1942 года у здания бывшего Госбанка на перекрёстке улиц Навагинской (сейчас Новороссийских партизан) и Губернского собралась толпа женщин, мужчин, стариков и детей. Всего около 1000 человек. Естественно, никакой станицы с компактным проживанием не было даже в планах, не было речи и о создании какой-либо еврейской общины. Толпу живо оцепили автоматчики. У евреев сразу же отобрали все принесённые ими ценности. Вопреки расхожему мнению о высокой дисциплине фрицев и немецкого офицерства даже в грабеже оккупированных стран, рейх этих ценностей не увидел. Все оставшиеся в живых свидетели утверждают, что драгоценности были мигом разворованы самими командующими офицерами, а рядовым экзекуторам достались крохи с барского стола.
Самих же евреев принялись запихивать в автомашины. Когда толпу удалось полностью погрузить в транспорт, колонна разделилась. Одна выехала в район Суджукской косы, другая в сторону станицы Раевская. Вскоре, когда шум стрельбы со стороны обоих районов стихли, машины вернулись пустыми. Исходя из ситуации конца 42-го года, майор Хаметов предположил, что для захоронения трупов нацисты использовали противотанковые рвы, но точного местонахождения захоронений определить не смог.
Также оказалось невозможным определить поимённо всех жертв октябрьского расстрела. Известны лишь некоторые имена – зубной врач Александрович (тот самый, кого нацисты записали в председатели), бухгалтер Шкляр, настройщик пианино Ильгисонис, Софья Левина, Мария Мительман (ей на момент казни исполнилось 70 лет), Фрима Мительман (24 года) и её сын Усиков Володя (6 лет), Ева Новикова (которая дважды «провинилась» перед европейскими арийцами – она была не только еврейкой, но и состояла в законном браке с русским офицером), Елизавета Мейер и её дети (дочь 7-ми лет и сын 9-ти лет от роду), Любовь Шевченко и её дочь 13 лет, Софья Хомутник (21 год), управляющий аптекой Моисей Минц и другие новороссийцы. Поголовно были вырезаны целые семьи, такие как семья Качильского и Любецкого.
До сих пор свидетельства кошмара оккупации вымываются из многострадальной новороссийской земли. Фото предоставлено Новороссийским центром поисковых работ. На фото вымытый из грунта череп в районе Суджукской косы и посёлка Алексино.
Ещё одним кровавым штрихом к портрету того ада, в котором оказались не успевшие эвакуироваться новороссийцы, является история дочери расстрелянной нацистами Евы Новиковой – Ирэны Сергеевны Новиковой. Она стала известна благодаря заявлению её отца, составленного им в адрес комиссии Новороссийского горисполкома по установлению и расследованию немецко-фашистских преступлений в Новороссийске.
В 1939 году Сергей Новиков был демобилизован из рядов РККА по болезни, отслужив в армии более 20 лет. С надеждой на семейное счастье он вместе с семьёй переезжает на малую Родину жены в Новороссийск, где на тот момент проживали её родители (впоследствии также расстрелянные все до единого в октябрьской бойне). Когда грянула Великая Отечественная война, Сергея Новикова вновь призвали в ряды Красной Армии.
В 1943 году Новикова демобилизовали уже инвалидом. Потерявший связь со своей семьёй со времён оккупации Новороссийска, Сергей естественно бросился домой. Город к тому моменту уже освободили. Но Сергей нашёл только абсолютно пустую квартиру с закопчёнными стенами. Несмотря на то, что город напоминал призрак с мизерным количеством горожан, Новиков начал собственное расследование. В итоге выяснилось, что его жена Ева была расстреляна ещё в 1942 году, но на момент расстрела Ирэн была не с мамой. Быть может, как жена советского офицера и еврейка, Ева осознавала, что обречена, но надеялась, что дочь сможет пережить этот ад, если её не свяжут с матерью. Но Ирэн была уготована куда более горькая доля. 16-летняя школьница осталась в голодающем городе совершенно одна, однако не это было самым страшным.
Быть может следующее будет интересно доморощенной ватаге правозащитных дармоедов и политиканствующих либералов, которые с лютым энтузиазмом пришивают ко всем узникам ГУЛАГА ангельские крылышки, а попутно спекулируют цифрами. Адом для новороссийской школьницы русско-еврейского происхождения стал вернувшийся из мест заключения Гапочки Иван Прокофьевич, осуждённый по делу работников Горжилснаба в 1941 году. Для этого подонка оккупация была благом. С октября 1942-го по январь 43-го «жертва сталинского режима» различными способами издевалась и унижала одинокую школьницу. Как именно мне и думать противно. В феврале (возможно марте, показания разнятся) кошмар для Ирэн закончился. Предположительно по доносу отсидевшего в лагерях существа школьницу расстреляли. Могилу дочери отец Ирэн так и не нашёл. Впрочем вся жизнь этого несчастного красноармейца была закончена. Ни одного близкого человека на этом свете нацистские ублюдки и их пособники ему не оставили: жена расстреляна, дочь расстреляна, родственники расстреляны.