Проза В.М.Шукшина, яркое и самобытное явление конца 60-х, начала 70-х годов ХХ века. В ней раскрылась ещё одна грань Шукшина как творца, на этот раз не в амплуа актёра или режиссёра – что и его советскому современнику, да во многом и сегодняшнему гражданину России более привычно, а – писателя. Писателя талантливого и серьёзного, который своим творчеством пытался нарисовать картину современной ему Советской России конца 60-х — начала 70-х, её каких-то болевых точек, её простых, в первую очередь – сельских, людей (которые В.М. Шукшину, потомственному крестьянину, очень близки, понятны и потому являются его героями) их быт, нравы и ещё то самое из шукшинского рассказа «Кляуза» — «Что же с нами такое происходит?».
Последнее, может быть самое главное, духовное, метафизическое завещание его нам, его нынешним читателям. Но почему? Ведь, казалось бы – ну где теперь то время спокойных и сытых советских 60-70-х и зачем про него что-то читать? И что нынешний читатель вообще поймёт в той, т.н. – «застойной» жизни? Однако, из того времени тянется нить преемственности во время наше, многие тогда только зарождавшиеся пороки общества буйно цветут в социуме современном, а какие-то народные традиции, что удивительно, живы и поныне, несмотря ни на какие перестройки и вестернизации России в эти последние 26 лет. Потому это «Что с нами такое происходит?» — разрушительные, расчеловечивающие, негативные процессы в жизни человека и социума, они начинались ещё тогда, в 60-х годах ХХ века. И именно их печальный итог: крайняя атомизация, равнодушие ко всему происходящему у нас на глазах, уничтожение культуры и образования на глазах всего общества при полной апатии к этому последнего, почти полный отрыв от своих народных и исторических корней, как следствие — массовое явление т.н. «иванов безродных», так ярко видны сегодня. Поэтому снова этот шукшинский вопрос («Что с нами такое происходит?») сверхактуален и его можно присоединить к извечным русским двум: герценскому «Кто виноват?» и чернышевскому «Что делать?».
Очень важно отметить, что Шукшин – типичный пример шестидесятника-почвенника (творчество которых было в противовес шестидесятникам-диссидентам – что было, по сути, продолжением противостояния в ХIХ веке движений западников и славянофилов) и понимать его творчество необходимо именно в этом историко-культурном контексте. Шестидесятые годы ХХ века, время, когда доверие к большой коммунистической идее и СССР как государству нового типа во всём мире и в самом Советском Союзе, ввиду т.н. «разоблачения» Н.С.Хрущёвым на ХХ съезде КПСС «культа личности» и «преступлений режима» Сталина (полностью извращёнными и в решающей степени лживыми разоблачением и обвинением, т.к., к примеру, вернейшим «винтиком» сталинского режима был сам Никита Сергеевич), оказалось в существенной степени подорванным. Ввиду этих событий в жизни нашей страны и особенно её идейно-интеллектуально-культурной части, стало происходить постепенное «охлаждение» накалённости коммунистической, красной идеи (всеобщего равенства, приоритета развития общества путём развития каждого его члена, движения вперёд по историческому пути и справедливого государства нового типа). Что в области культуры ознаменовалось переходом от творчества максималистического, монументального (большие идеи, герои с большой буквы, великие свершения, активнейшее участие в жизни своей страны – творчество 30-40-50-х) к минимализму (т. н. «душевность», – рядовой «маленький» человек, только его личные проблемы и жизнь и потому некоторая отстранённость от ритма жизнь страны). Это т.н. «душевность» выражалась тогда также и в движении т.н. авторской или бардовской песни (Визбор, Галич, Окуджава), подобным же течением в кино (и тут В.М.Шукшин тоже был далеко не последним человеком), театре, живописи и пр. Маленький, простой, рядовой человек – по сути своей обыватель и мещанин (хотя при всем этом самому Шукшину, сознательному члену КПСС — мещанство ещё глубоко противно, мещанин это тот, кто «воспитан в стороне от Мысли, Человечности и Труда» — «Вопросы к самому себе») т.к. его ведёт по жизни не высший смысл, а его мелочные индивидуалистические желания, всё больше заполняет собой экраны, музеи и музыку страны Советов. В этот вид творчества, как кажущийся в этих условиях более престижным и подлинным, в пику творчеству монументальному, уходят тогдашние лучшие кадры от культуры. Т.о. большие проекты, великие свершения ввиду последнего процесса постепенно всё больше дискредитриуются, обсмеиваются, обессмысливаются, обесточиваются и становятся пустоватыми, явно глупыми, кичливыми и малоубедительными агитками. Этот процесс не является органичным – он направляется, как показывает тот же ХХ съезд КПСС, номенклатурной элитой, которая уже начинает своё перерождение и готовит свой будущий термидорианский переворот 1991-го года. Таким образом, ею (номенклатурной элитой), из красной идеи убран основной содержательный стержень, и она – идея, начинает постепенно умирать, т.к. во всём начинает царить т.н. превращенная форма, отрицающая своё содержание. Закачивается всё это полным смысловым исчерпанием и уничтожением СССР в ходе всем известной перестройки.
Также, прежде чем перейти к собственно экзистенциальному аспекту, важно отметить, чем так называемые почвенники шестидесятых, отличались от своих визави шестидесятников-диссидентов, западников. Почвенники (как впрочем, и диссиденты, тоже), понимали, что двусмысленный курс страны, предлагаемый Хрущёвым – показная, наигранная как бы «коммунистическая» идейность при фактически медленном сползанием в тёмное прошлое – в противовес обесценненому теперь светлому будущему, это путь в никуда. Но в отличие от диссидентского движения (которое такой катастрофический путь считало наиболее удачным для вожделенной для них вестернизации России) данное обстоятельство их не приводило в восторг и на место уже отжившей свое, по их мнению, идеи коммунизма, они предлагали не следовать западническому евроцентризму, а искать некий свой абстрактный путь обращения к народному, «потаённому», корневому и крестьянскому, но без любых высоких, запредельных и проектных целей. Этим же путём в основном следовал в своём творчестве и Василий Макарович, сетовавший на то, что молодёжь ехала в его время из деревень в город, что деревню разрушали – конечно, в первую очередь при коллективизации и потому предлагающий «воспитывать потомственного крестьянина», очень странную и абстрактную фигуру в современных Шукшину условиях (а тем паче — теперь), «на земле». Конечно, теперь, по прошествии вот уже почти 30 лет после перестройки и сорока двух со смерти Василия Макаровича, стало понятно, что как раз идея о новом человеке, т.е. коммунистическая, в современных общественно-бытовых условиях, до сих пор – жива и более того – только она может вывести человечество из того самого тупика связанного с барьером Питерса (нарастанием неразрешимых противоречий между техносферой и собственно антропосом). Идею же западников провалил сам Запад, который вот уже лет 20 демонстрирует только метафизический, экзистенциальный, смысловой, культурный и пр., тупик и движение к уничтожительнейшей новой мировой войне – и Россия таким путём следовать не хочет; а идею славянофилов – сама жизнь, т.к. выяснилось, что всё, без высокого смысла, превращается в мелочное и мещанское и переходит в полную пустоту и бессмысленность, а сама Россия, без большой и высокой идеи жизни, гибнет (как когда-то сказал известный философ и писатель А.Зиновьев по поводу уничтожения СССР: «Метили в коммунизм, а попали в Россию»).
Ввиду всего вышесказанного, экзистенциальность творчества Шукшина – крайне логична и правомочна. Т.к. экзистенциализм (лат. existentia – существовать) родился на Западе как реакция на оглушительное и ужасающее явление Первой мировой войны, с её массовой гибелью людей, газовыми атаками, концентрационными лагерями и всеми остальными «прелестями». Уже тогда, эта «философия кризиса» обнаружила недостаточность веры человечества в классический гуманизм – прогресс, рациональность истории и незыблемость ценностей модерна классического 19 века («Человек обнаружил себя не столько как «человек разумный», определяющими характеристиками которого было и освоение внешнего ему мира (природы) и на этой основепреобразование самого себя как социально-природного существа, сколько как существо конечное и хрупкое, лишенное оснований, не вписывающееся в рационально обусловленные нормы бытия» — Философия: Энциклопедический словарь.М.: Гардарики. Под редакцией А.А. Ивина. 2004). И потому родился такой своеобразный уход от этого холодного, оставленного Богом и невероятно огромного мира в какие-то свои внутренние переживания, концентрация на том, что здесь и сейчас, отвлечение себя от «проклятых» вопросов осмысленности/бессмысленности такого бытия, существования только того, что даёт какие-то переживания, т.е. – экзистенцию и всё прочее, что составляет суть экзистенциализма. Ситуация с появлением данного течения, как кризисом, вообще логична для западной светской культуры эпохи Модерн и это хорошо описано в книге Г.Йонаса «Гностическая религия», где в последней главе автор проводит параллели с гностицизмом и экзистенциализмом: «Истоки кризиса (который в итоге породил экзистенциализм – И.К.) уходят корнями в семнадцатый век, когда сформировалась духовная ситуация человека Нового времени. Среди особенностей, обусловивших эту ситуацию, есть одна, с пугающим смыслом которой первым столкнулся Паскаль и изложил ее со всей силой своего красноречия: одиночество человека в физической вселенной современной космологии. «Брошенный в бесконечную безмерность пространств, которых я не знаю и которые не знают меня, я испугался»». Именно это одиночество в покинутом Богом огромном мире (помните у Ницше: «Бог умер»?) светского Модерна и стало основой данного течения, которое, по словам того же Йонаса (ученика самого Хайдегера) есть попытка сожительства западной философии классической, идеалистической и нигилизма. Этого «самого рокового из гостей стоящего у двери» (Ницше — «Воля к власти») фаустианского, т.е. принявшего и освоившего зло человечества Запада. Полного отрицания всего и вся. И который есть крайняя ситуация этого фаустианства и другая сторона движения Запада в истории, т.е. вставания «по ту сторону добра и зла» «имеющих право» сверхчеловеков Ницше. Основным мотором, которых, в этом холодном, без присутствия творца, пустом и дольнем мире, будут только воля и власть. И это будет возвращение к Зверю и торжество этого Зверя в человеке, а значит конец человека и его уничтожение.
Но вернёмся к нашей ситуации. Вот и в 60-е годы в СССР, ввиду обрушения идеалов и высочайшего смысла жизни, сходного по метафизическому провалу с ситуацией ужаса после Первой мировой войны в Европе начала ХХ века, произошла качественно сходная вещь. Внезапно, ввиду предательства советской номенклатурой во главе с Хрущёвым советской идеи, поколение творцов 60-х тоже ощутило наступающую ввиду этого метафизическую, экзистенциальную, смысловую пустоту. И, может быть не всегда осознанно, стало идти по пути уже проторенному Кьеркегором и Сартром. Именно здесь, по моему мнению, и лежит в основном исток этой самой «душевности», реакции на т.н. «смертную болезнь» человечества (безутешительность безрелигиозной земной жизни человека), образовавшуюся ввиду резкого и всё нарастающего обессмысливания советской жизни. Индивидуалистическое «я» позднесоветской интеллигенции таким образом начинает доминировать над всенародным «мы». Это – точка, с которой начался распад Советского Союза и начался такой своеобразный культурный советский декаданс. Ещё вполне себе на высоком уровне, ещё с остатками высоких смыслов, ещё наполненный остывающими лавовыми всплесками темы построения нового человека и нового общества, но всё равно – распад. И всё творчество Василия Макаровича — оно движется в этом русле. И это тот контекст, который, опять же, по моему мнению, и есть правильное понимание его творчества и наследия. И который необходимо понимать и изучать, чтобы сходная ситуация с развалом СССР правящей его же элитой, в данном случае – творческой интеллигенции, не была сыграна вновь теми или иными силами которых ситуация России как страны великой и сильной, по тем или иным причинам – не устраивает.
Источник: http://nihga.livejournal.com/366637.html