Начало июня – особое время. Выпускные школьные экзамены. На днях старшеклассники спросили меня, как были организованы экзамены в моё время – в 70-е годы. Я вообще заметила, что сегодня молодые всё больше интересуются этой затонувшей Атлантидой – Советским Союзом. Во всех проявлениях.

Я стала вспоминать, рассказывать. Стали наплывать видения прошедшей жизни. Увидела: девочки, большие уже, барышни – но в белых фартуках, как первоклашки. Все тащат сирень. Сирень – цветок экзаменов. Недаром сложилось школьное суеверие: съешь сиреневый пятилистник – сдашь на пятёрку; потому все ищут пятилистники. В моё время сирень ещё тащили, а вот фартуков было мало: разрешили приходить в «пионерской форме» — белая блузка и тёмная юбка.

Но затеяла я этот рассказ не просто ради воспоминаний о давно прошедшем. Мне хочется сравнить два принципиально разных способа оценки знаний – неформальный, как это было у нас, и формальный — с помощью тестов. Что выявляет тот и другой? Какой объективнее? И что такое в данном случае объективность? Цель они или средство? И средство чего? Когда начинаешь задумываться на эти темы – всё оказывается далеко не так очевидно и однозначно, как кажется тем, кто привык мыслить слоганами.

Для начала – что было «в наше время». В старые добрые времена, когда, как гласит молва, сметана была гуще, а молодёжь почтительнее. Расскажу лично о себе.

По-настоящему выпускных экзаменов в моё время никто особо не боялся: кто в вуз не идёт — тому всё равно, а кто идёт – тому сдавать вступительные, в них вся сила. Дело доходило до того, что некоторые передовые представители столичной школоты на школьные занятия «забивали»: положительные оценки гарантированы всем, а энергию лучше направить на подготовку с репетиторами к вступительным экзаменам в престижные вузы. Но такой прямой взгляд на вещи был не очень распространён: жил в народе некий «страх божий», побуждающий учиться более-менее старательно.

Что внимание к учёбе у школьников снижается – это не прошло мимо начальства. Пытались как-то повысить роль школьных отметок при поступлении в вузы: например, в 70-е годы средний балл школьного аттестата суммировался с баллами, полученными на вступительных экзаменах. Но всё-таки важнейшее значение имели именно вступительные экзамены. Их боялись, к ним готовились, а выпускные – ну, полагается так полагается.

Прежде всего, в каких классах и по каким предметам были экзамены? В наши дни первые экзамены сдавали в 8-м классе. Раньше, когда учились родители, первые экзамены были в 4-м, по окончании начальной школы, а потом переводные в каждом классе. Притом, похоже, по всем основным предметам. Помните, в «Старике Хоттабыче» Волька сдаёт экзамен по географии, то ли в 6-м, то ли в 7-м классе. Наша учительница по русскому рассказывала, что экзамены в каждом классе – это было замечательно: ученики подтягивались, повторяли материал, как-то укладывали и утрамбовывали в своей голове полученные за год знания. А без экзаменов — просто выбрасывали этот мусор из головы, да и дело с концом. Но в мои годы эти экзамены отошли в область предания. Когда их отменили – не знаю. Думаю, в процессе демонтажа сталинизма и уничтожения того тона серьёзности и ответственности, которым была пронизана вся жизнь. Мне кажется, именно с тоном серьёзности и ответственности непримиримо боролись антисталинисты, хотя им субъективно казалось, что они утверждают свободу личности и блага демократии. А уж в наше время то и дела раздавались голоса про опасные для детского здоровья экзаменационные волнения, стресс. Это было тогда модное словцо – в те поры как раз была переведена книжка Селье про стресс. Так что экзамены в наше время были только после 8-го класса.

После 8-го класса выдавали аттестат о неполном среднем образовании. Можно было уйти из школы – в ПТУ, в техникум. В принципе, можно было уже начинать работать, но в моём поколении это не практиковалось. Экзаменов после 8-го класса было четыре: сочинение, русский устный, алгебра письменная и геометрия устная. Сочинение писали четыре часа (не помню, астрономических или академических), надо было написать 5-6 тетрадных страниц.

Это был первый экзамен. Как всё было? Очень патриархально и по-домашнему. Пришли, расселись в своём классе, как сидели на обычных занятиях. Учительница написала красивым почерком на доске две темы. Я их помню: 1) За что я люблю свой край. 2) Выбирай себе дорогу с пионерских юных лет. В классе сидела ещё одна учительница, время от времени заходила завуч – в этом отличие от обычного классного сочинения. Ещё отличие, что работы писали на тетрадных листках со штампом школы.

Я сработала два сочинения – для себя про дорогу и для моей соседки про родной край: она всегда затруднялась в писании и страшно боялась наляпать ошибок, отчего делала их ещё больше. Но наляпала – при переписывании с черновика. (Писали, естественно, сначала начерно, а потом переписывали). Но это даже хорошо: было бы как-то подозрительно, если б Надька написала без ошибок. Наверняка, учителя видели наши манёвры, но – закрыли глаза. Моё сочинение было признано выдающимся, поскольку все, писавшие про «выбирай себе дорогу», рассуждали о выборе профессии, а я – об идеологической борьбе и противостоянии вражеской пропаганде. Мне пришло в голову написать об этом, потому что как раз накануне я, покрутив «Спидолу», послушала немного «Голос Америки», показавшийся мне малоинтересным. Кстати, глушили его не очень, не получалось, наверное. Литературных тем в 8-м классе не давали – только свободные.

Потом был экзамен по алгебре. Туда включалась и арифметика, уже подзабытая, вроде манипуляций с простыми дробями, приведения к общему знаменателю, поиска дополнительных множителей и вписывания их в люлечку возле дроби. Это было, пожалуй, самое «творческое», а вся алгебра – чисто машинальные тождественные преобразования. Была какая-то задача с «рассказом» — надо составить уравнение или, кажется, систему уравнений – и решить. Все упражнения – простые, то, что повседневно решали в классе и дома. Помню, практически все ученики быстро и хорошо справились с заданием.

Остальные два экзамена были устные – геометрия и русский. Помню, накануне экзамена по геометрии мы с подругой пошли вечером прогуляться. Она всё беспокоилась, что не понимает теоремы о сумме внутренних углов многоугольника. Мы рисовали на земле злополучный многоугольник, делили его на треугольники, она всё правильно говорила, но внутри себя – так и не поняла. А я втайне гордилась тем, что я понимаю, а ещё — что у меня новые красивые красные босоножки; я их до сих пор помню – на чёрной низенькой танкеточке, с чёрным бантиком.

На экзамене требовалось доказать теорему и решить задачу. Все справились совершенно благополучно.

По русскому экзамен прошёл тоже без приключений. Требовалось рассказать какую-то тему по морфологии, ещё один был вопрос по синтаксису, и надо было разобрать предложение по частям речи и по членам предложения. Ничего сложного не было. Собственно, к этим экзаменам мы готовились целый год. У нас была даже специальная тетрадь для подготовки к экзаменам. Некоторые особо старательные девочки просто писали полные ответы на все билеты (я не писала). Билеты каждый мог купить в книжном магазине за 7 коп. по каждому предмету. Задачи, впрочем, не публиковались; указывалось только, на какую тему задача.

В 9-м классе у нас был экзамен (письменный) по математике и сочинение. Экзамен в 9-м классе то вводили, то отменяли. Мне даже кажется, что этот экзамен был инициативой школы. Он мне мало запомнился – тоже всё сошло благополучно.

В 10-м классе сдавали много экзаменов: алгебра письменно, сочинение, геометрия устно, физика, химия, история + обществоведение (один экзамен, но две оценки), иностранный язык. По алгебре было маленькое приключение. Вдруг пронесся слух: кому-то стали известны задания завтрашнего экзамена по алгебре. Принесла их одна девочка, чья мама работала в министерстве просвещения, так что ей безоговорочно поверили. Мы кинулись решать и прорешали оба варианта. Каково же было разочарование, когда оказалось, что задания очень похожие, но не те самые. Разумеется, все всё решили. Мне кажется, кому-то помогали учителя, т.к. они были кровно заинтересованы, чтобы всё сошло без эксцессов. Но в подавляющем большинстве случаев выпускники были к экзаменам готовы.

Сочинение мы, помнится, писали 6 июня, в день рождения Пушкина. Наша директриса, сама учительница литературы, поздравила нас с днём рождения Пушкина и выразила надежду, что после экзамена мы принесём цветы к его памятнику. Потом она распечатала конверт, пришедший с каких-то административных верхов, и огласила темы. Их было три: по русской дореволюционной литературе, по советской и свободная. Накануне я собиралась писать свободную, но потом почему-то выбрала пушкинскую тему: «Вслед Радищеву восславил я свободу»; вероятно, речь директрисы на меня так повлияла. Я сочинила очень длинный текст с привлечением всех известных мне пушкинских произведений – и все их мне удалось представить как трактующие тему свободы. Писали мы жуть как долго – часов шесть. Посредине этого срока активистки родительского комитета принесли завтрак; помимо того разрешалось есть принесённый с собой шоколад без ограничений.

За сочинение ставили две оценки: за грамотность и за содержание. Я получила 5/5; наша учительница сказала, что я единственная, кто раскрыл эволюцию взглядов Пушкина на свободу. Меня это несколько удивило: я ничего такого не имела в виду.

На экзамене по литературе надо было изложить тему по классической русской литературе, по советской и прочитать наизусть стихотворение данного автора по выбору экзаменующегося. Мне, помню, досталось про «гражданский подвиг Чернышевского». Начала я с длинной цитаты из оды Рылеева «Гражданское мужество»: «Но подвиг воина гигантский и стыд сражённых им врагов / В суде ума, в суде веков/ Ничто пред доблестью гражданской», чем снискала симпатию какой-то пришлой экзаменаторши, вероятно, из РОНО. Экзаменаторша изобразила на лице такое наслаждение, словно слышит райское пение. Потом я что-то рассказывала из Маяковского, но меня особо никто не слушал, т.к. настроились на пятёрку. Впоследствии я сообразила, что выдала цитату из поэмы «Хорошо!» за поэму «Владимир Ильич Ленин», но никто этого не заметил.

А дальше покатилось само собой. Самый трудный экзамен у нас считался история с обществоведением. Я их как раз не боялась, т.к. мне это было всегда не чуждо, я любила читать по этим темам. Историю мы сдавали в урезанном виде – только ХХ век. Мне досталось «Причины Первой мировой войны». На самом деле, конечно, никто не мог бы удовлетворительно ответить на этот вопрос, если всерьёз. Я запела соловьём. Как раз незадолго до этого я для английского, по которому готовилась к сдаче вступительных экзаменов, читала что-то о Лондоне. И там мне попалась надпись на памятнике неизвестному солдату, что он-де погиб… не помню уж за что, но, в общем, за всё хорошее. Память у меня была преотличная, я буквально процитировала эту надпись и немедленно её разоблачила, заявив, что погиб этот солдат за интересы банкиров и промышленников, которые в поисках новых рынков сбыта стремились переделить уже поделённый мир. Мне самой понравилось, как это у меня ловко получилось: в процессе подготовки я об этом не думала, просто накануне решила для разнообразия почитать английский, и вот, оказалось кстати. Второй вопрос был по обществоведению, его я не помню.

Экзамены в вузе были по форме похожи на школьные, а уровень их сложности отвечал требованиям вуза. Вопросы могли быть более или менее сложные, но их тематика никогда не выходила за пределы школьной премудрости. То есть никогда не спрашивали литературные произведения сверх изученных в школе, теоремы, физические законы и т.п., которых не было в школьной программе. Ну а глубина освоения – это зависело от вуза. Мне рассказывали, что в рядовых технических вузах ничего не было сложнее обычных рядовых школьных экзаменов. Ну а МГУ, МИФИ, МФТИ – это, как говорится, другой коленкор. Я лично экзаменовалась в иняз, и тоже ничего особо сложного там не было. По английскому меня готовила репетиторша из иняза, а остальные предметы там ничего особенного собой не представляют.

Потом, уже в новой, так сказать, России, поднялась гигантская реформаторская буча по замене того порядка, о котором я писала, на новый, европейский – по всем канонам цивилизации и прогресса. Идея, на первый взгляд, вроде неплохая: совместить выпускные экзамены со вступительными и лишить вузы возможности коррупции на входе. Затратили миллиарды на всю эту суету по имени ЕГЭ. Прошёл уж десяток лет, как это действует – и что же? Все без изъятья работники высшей школы говорят, что уровень подготовки резко понизился. В чём причина?

Наши реформаторы в силу невежества и чисто хлестаковской «лёгкости необыкновенной в мыслях» просто не осознали, что единым махом сменили не просто порядок проведения экзаменов – они сменили всю жизненную философию, весь подход к человеку, к работе, к знанию — вообще, к жизни. Разумеется, такое понимание непосильно бюрократической мысли, а никакая иная мысль там и не ночевала.

 

В чём же дело? В том, что любое большое дело, явление, общественный институт (семья, школа, армия, промышленность) базируется на некой пресуппозиции, выражаясь философски, или презумпции, выражаясь юридически. Это некие распространённые среди участников процесса верования, интегральное чувство жизни – то, что в немецкой мысли называют «дух». Это редко формулируется и почасту вовсе не осознаётся. Это часто и оказывается тем самым «базисом», на котором основывается то или иное большое явление. Изменить его – крайне трудно, а всякие попытки вводить какие-то инновации, требующие иной пресуппозиции – дело неблагодарное и почти заведомо провальное.

Экзамен в форме беседы (традиционный) и формализованный экзамен в форме теста (ЕГЭ) имеют абсолютно разные пресуппозиции-презумпции. Традиционный экзамен презумирует ни много ни мало – добродетельность человека, а ЕГЭ – порочность. Традиционный экзамен (как в школе, так и в вузе) предполагает, что все участники процесса хотят добра и стремятся к тому, чтобы своими действиями его достичь. Это что-то сродни юридической презумпции добропорядочности. Презумпция добропорядочности и означает, что каждый гражданин предполагается добропорядочным, то есть не имеющим противоправных намерений. Но в случае экзамена предполагается ещё и добросовестное стремление адекватно оценить знания выпускников или поступающих. Все участники процесса предполагаются разумными, квалифицированными, честными людьми, стремящимися к наилучшему результату. Результат – оценить уровень подготовки и отобрать лучших для обучения в вузе — в значительной степени не поддаётся строгой формализации. Более того. Лучший способ определить знания ученика, уровень его смышлёности и даже мотивации к обучению – это … о ужас! – собеседование. Не о том-о сём, конечно, а по соответствующим предметам. Не случайно, в тех вузах, где требуется найти не добросовестных попугаев, а людей способных – всегда есть и было такое собеседование. И сегодня его, кажется, отстояли. И на устном экзамене, в общении с преподавателем, более всего проявляется умение соображать, реагировать, рассуждать. Говорить, в конце концов! Взять, например, историю. Требуется ЕГЭ по истории, положим, для юристов. Но по-моему, совсем не безразлично, насколько владеет будущий юрист речью. А это превосходно проявляется именно на экзамене по истории. И, знаете, я бы, пожалуй, отдала предпочтение тому, кто рассказывает ярко и интересно, чем тому, кто натаскался на даты и имена царей.

Я знала случай (очень давний, 70-х годов), когда одного парня из Норильска приняли в знаменитый Физтех с очень низкими, непроходными баллами: он пленил экзаменаторов своим чисто техническим, инженерным подходом, хотя физику-математику знал не слишком хорошо. «Такие нам нужны», — решили экзаменаторы и взяли парня. Он, в самом деле, стал хорошим инженером.

В случае ЕГЭ пресуппозиция радикально иная. Человек предполагается 1) пешкой, деталью на конвейере, чуркой с глазами – назовите, как хотите. Смысл понятен: имеется в виду, что системе требуется просто исполнитель, максимально овладевший умением действовать по инструкции и заталкивать в голову максимальное количество «единиц хранения». Вот в этих двух умениях и соревнуются ученики. Ничего другого от него не требуется и не ожидается. 2) Человек предполагается жуликом и проходимцем, которому нельзя ничего доверять, в том числе и отбор тех, кого он будет обучать своей профессии. Да что их особо и отбирать? В силу п.1 годятся любые чурбаки, обладающие определёнными параметрами. ЕГЭ и замеряет эти параметры.

Считается замечательной инициативой, что у вузов отняли функции вступительных экзаменов. Наверное, это действительно правильно: лишний раз показали, что все эти «доценты с кандидатами» — такие же чурки, как и все остальные: даже учеников себе выбирать не заслужили. Это серьёзный месседж. И этот месседж обладает силой внушения. Вообще, внушение роли – это большая сила, нельзя недооценивать это явление. Всем педагогам известно: если постоянно давать понять Сидорову, что он дурак – он дураком и станет. Сегодня каждый выпускник школы получает мощный сеанс внушения: ты – жуликоватый чурбан. А как ещё прикажете понимать эти обыски, тюремное препровождение в нужник, отсекание лишних строчек сочинения? Такой вот образ человека рисуется юному человеку на выходе в большую жизнь. Как вы думаете, каким он будет в этой самой большой жизни? Правильно думаете.

Иногда говорят: «А что вам не нравится в тестах? Во всём мире тесты». Тесты и упражнение в заполнении клеточек – это важный шаг по пути дебилизации. Ведётся подготовка акакиев акакиевичей – мелких клерков, «умеренных и аккуратных». Имеется такая прекраснодушная гипотеза: тест – это всего лишь форма проверки знаний, а сами знания можно получать любым способом. Очевидно: если работу как учителей, так и учеников оценивают по этим тестам, то учить их будут одному – заполнению клеточек. Этому учат на курсах, репетиторы на дому – работа кипит. В результате возникают люди, чьи головы заполнены плотно утрамбованными обрывками наукообразной чепухи, которая годится для одной цели — для заполнения клеточек. Всё это живо напоминает развлечения дореволюционных офицеров в захолустном гарнизоне, описанные писателем Куприным, которого я очень люблю, в повести «Поединок».

«В полку между молодыми офицерами была распространена довольно наивная, мальчишеская, смехотворная игра: обучать денщиков разным диковинным, необыкновенным вещам. Веткин, например, когда к нему приходили в гости товарищи, обыкновенно спрашивал своего денщика-молдаванина: «А что, Бузескул, осталось у нас в погребе еще шампанское?» Бузескул отвечал на это совершенно серьезно: «Никак нет, ваше благородие, вчера изволили выпить последнюю дюжину». Другой офицер, подпоручик Епифанов, любил задавать своему денщику мудреные, пожалуй, вряд ли ему самому понятные вопросы. «Какого ты мнения, друг мой, – спрашивал он, – о реставрации монархического начала в современной Франции?» И денщик, не сморгнув, отвечал: «Точно так, ваше благородие, это выходит очень хорошо». Поручик Бобетинский учил денщика катехизису, и тот без запинки отвечал на самые удивительные, оторванные от всего вопросы: «Почему сие важно в-третьих?» – «Сие в-третьих не важно», или: «Какого мнения о сем святая церковь?» – «Святая церковь о сем умалчивает». У него же денщик декламировал с нелепыми трагическими жестами монолог Пимена из «Бориса Годунова». Распространена была также манера заставлять денщиков говорить по-французски: бонжур, мусьё; бони нюит, мусьё; вуле ву дю те, мусьё».

Вот это – даже не пародия, а просто модель современного образования и его апофеоза – ЕГЭ. Что ответят его клиенты на требования жизни? «Никак нет!» и «Не могу знать!»? Похоже, что так.

_{Источник: https://cont.ws/@interset/492013}