Он до сих пор не может понять и свыкнуться с тем, что целью террористов стала школа и дети. Корреспондент «Ридуса» встретилась с одним из участников операции по освобождению заложников в Беслане.
Эхо Беслана вряд ли умолкнет, пока живы те, кто в начале сентября 2004 года жадно вслушивался в сводки новостей, поступающие из доселе мало кому известного осетинского городка. 3 сентября уже этого года, под звук метронома в Беслане вновь зачитали имена погибших. Вначале тех, кто был захвачен в школе, и остался там навсегда. Потом — имена сотрудников спецподразделений.
А на следующий день я лично встретилась с человеком, без которого эти списки могли оказаться значительно длиннее.
Его прозвали «Русским танком». Кто и когда впервые назвал его так, он не помнит. В 2004 году, Максим — сотрудник одного из спецподразделений, принимал участие в освобождении бесланских заложников. Был неоднократно ранен, но продолжал выносить детей из горевшей школы. Под одной из его фотографий, сделанных журналистами, комментаторы написали: Русский танк. С тех пор и прижилось.
Два года тому назад Борис Кантемиров, яркий общественный деятель Северной Осетии, заслуженный тренер России по каратэ, а ныне руководитель отдела стрелковой подготовки учебно-тренировочного центра «Тактика — А», стал моим виртуальным «мостиком» для общения с этим героем.
Я сама всего лишь раз слышала его голос по телефону, и переписывалась с ним в интернете через Бориса. И вот, наконец-то смогла его увидеть воочию. Высокий, красивый, он сам поднялся навстречу мне.
«Это действительно неудобно говорить о себе» — сказал Максим буквально с порога. — «Я не привык к такому вниманию, и в тот раз не хотел. Просто рассказал о школе, о брате»
У меня было много вопросов к нему и в первую очередь: почему он, парень из Ульяновска, сегодня живущий в Москве, вновь и вновь возвращается в Беслан.
«Я приехал сюда повидать ребят, сходить в школу, на кладбище. Очень хотел познакомить моих друзей из Осетии с моей семьей, — отвечает Максим. — Со мной приехали жена и младшая дочь. К сожалению, старшую, Настю привести не получилось. Но когда-нибудь обязательно сюда приедет и она»
Максим до сих пор не может понять и свыкнуться с тем, что целью террористов стала именно школа и дети. Видавшему виды бойцу сложно представить, что двигало этими людьми. Если, конечно, их можно отнести к представителям рода человеческого.
«Сейчас, спустя 11 лет, я могу признаться в том, что даже мы не ожидали такого поворота событий. Да, предположить, что произойдет теракт, или захват, конечно, можно. Но что это будет школа? Даже после того, что видел в силу своей работы, не мог поверить, что это будут дети. Захватить огромное количество детей?! Этого никто не мог и не может понять. Даже когда произошел захват, мы все думали, что в них будет что-то человеческое. Это высшая степень зверского цинизма. Какой зловещей фантазией нужно было обладать, чтобы спланировать такое?!»
В том сентябре «Русский танк» потерял родного брата, которого любил так сильно, что даже пулю его готов был разделить на двоих.
«3 сентября мы были на полигоне, шла тренировка, — вспоминает Максим. — Потом сразу с автобусов побежали в школу, кто-то успел бронежилеты схватить, кто-то нет. По нам велся плотный огонь. Только выдвинулись, а нас со всех сторон уже обстреляли. Я получил своё первое ранение в бедро — Димкина пуля разлетелась. Там забор был, железная решетка где-то между нами и школой»
«Одна пуля на двоих братьев!» — невольно вскрикиваю я.
«Вполне возможно» — соглашается он. — «В меня влетела рубашка от пули, а сердечник ушел куда-то. Наверное, в Диму, не могу утверждать точно. Его ранило в грудь, Дима был первым. Я надеялся до последнего, что он жив. Легкое так устроено, что оно само закрывает пулевое отверстие. Никто не мог предполагать, что это смертельно. Но подключичная артерия оказалась разорвана. Двадцать секунд он был в сознании. Дима сказал: «В меня попали». Мы успели вытащить его, а он отключился. Он мне раньше часто снился. Мы с ним много разговаривали обо всем, прямо, как при жизни. Потом даже фантасмагорические сны были. Дима в них всегда присутствовал. Я пока в Бесланской школе был, бегал и молился за брата»
Отче наш? — переспрашиваю я тихо.
«Как мог, так и молился» — говорит Максим. — «До конца боя не знал, что его больше нет. Я сам был дырявый, но боли не чувствовал. Все наши ребята, погибшие в Беслане, были достойные люди. Часто их вспоминаю. Знал каждого, кого-то близко, кого-то не очень. Говорят же, что Бог забирает лучших. Наверное, это так. У них остались жены и дети. Есть те, кто вышли замуж, родили малышей. Их никто не осудит, это жизнь, и она идет вперед. Но в основном эти вдовы остались одни…»
«Русский танк» невероятно скромен и спокоен. Даже, когда говорит о таких вещах, как смерть и страх. Возможно, это профессиональное»
«Умереть, много ума не надо, — спокойно говорит Максим. — Мне просто повезло, что я остался живой»
— Но умереть — это ведь очень страшно?, — не могу удержаться от комментариев.
— Я и не говорю, что не страшно, — мгновенно парирует собеседник.
— И в школе было страшно?
«Это немного другое. Страшно было первые секунды. Все боятся! Страх перед неизвестностью, перед фактом самой смерти. А вот потом включаются другие механизмы, внутренние. Ты смотришь на то, как выполнить задачу: чтоб никто не пострадал», — говорит Максим.
Включается профессионал, а не человек?, — интересуюсь я.
«Профессионал всегда есть, но без человека никак. Нельзя терять нормы морали. Поэтому это все неразделимо. Страх берешь и отправляешь куда подальше. Для некоторых, к сожалению, эта трагедия стала удобным поводом для спекуляции. Кто-то строил карьеру, кто-то решал политические вопросы. Нормальный человек понимает, что детей убивать нельзя, и понимал это еще до Беслана! Ни при каких обстоятельствах нельзя убивать детей! Нет такой политической, религиозной или иной цели, миссии во имя чего это может быть сделано! Нет объяснений для убийств»
Вспоминая о том, что 3 сентября — день солидарности в борьбе с терроризмом, я спрашиваю, а могут ли что-то изменить уроки добра и дружбы в школах и детских садах? Или слова — это просто слова?
«Если почва не засеяна семенами, на ней обязательно вырастут сорняки, — говорит Максим. — И это обычное природное явление, и мы должны это понимать. Большое спасибо ребятам, которые многое делают для подростков. Тому же Боре Кантемирову. Меня пригласили открывать его соревнование по стрельбе. А потом я сам решил в нем поучаствовать. Не уверен, что буду победителем, потому что люди с гражданки зачастую очень хорошо стреляют. Особенно любители пейнтбола. У них вообще нет страха. Они не понимают, что есть настоящие пули, и тебя могут просто убить»
Да, было бы здорово, если бы и в жизни, можно было бы перезагрузить игру, отмыться от краски, символизирующей «пули», чтобы «минус -1» — это были бы просто слова.
«Страшно, когда человек с пустым сознанием, — продолжает Максим. — Вот тогда все «в минус», и слова, и игры»
Несмотря на то, что история подвига «Русского танка», запечатленная на многочисленных фотографиях, хорошо известна всем, кто интересовался событиями тех страшных дней, и не только им, сам Максим легендой себя не считает. Напротив, примеры настоящего личного мужества, по его словам, выглядят совершенно иначе.
«Да. Я был ранен. Меня перевязали, вкололи промедол, и я пошел обратно в школу. Боли не чувствовал. В меня много раз попадали. Но я — не легенда. Кто-то сфотографировал меня, а я весь в крови, перевязанный. Но нас много таких. Вон, Туркин собой гранату закрыл, упал на нее, его разнесло, а те, кто рядом были, выжили — женщины, дети. Вот это — герой.
Буквально на днях девочки с Беслана, бывшие заложницы приезжали в Москву, поклониться памятнику погибших сотрудников. В 2004 году они были совсем маленькими. А сейчас — это подростки с серьезными, очень взрослыми глазами. Вот с кого пример надо брать, с этих мужественных детей».