Русская средневековая сатира – это не просто литературный жанр, это запись шуток и шутливых рассказов, бытовавших в народной среде. Для того, чтобы шутка была смешной, необходимо, чтобы существовала культура, позволяющая ее понимать. И современные анекдоты смешны лишь для тех, кто в состоянии рассмотреть «соль» скрытой шутки. Именно скрытой, такова природа смешного.

Чтобы видеть скрытые шутки в русских средневековых произведениях, необходимо было очень хорошо понимать то, что описывалось. Поэтому мы не можем предполагать, что писавшие эти вещи русские люди хуже нас понимали, что делают. Даже если некоторые детали и не осознавались, но они все же присутствовали и обыгрывались в речи.

И поэтому я склонен исходить из допущения, что академик Лихачев не приписал нашей средневековой сатире чего-то ей несвойственного. Уж слишком навязчиво повторяются некоторые мотивы из произведения в произведение. В данном случае меня интересует именно то, что определяет работу русского разума. А именно образ мира, в котором видит себя русский человек, начиная с 12 века и до наших дней, насколько это можно проследить.

Что усмотрел в этом отношении Лихачев?

Во-первых, безусловное наличие действительного мира, которым подается мир исторической Руси, как мы ее знаем. Во-вторых, столь же безусловное наличие мира кромешного, то есть мира окромя нормы, в котором и пребывает герой произведений. Это мир нищеты, пьянства, тюрем, гулянок, наготы и голода. Он осознается миром кромешным, что для русского языка как-то близко к кромешному аду и означает мир тяжелый и мучительный. И это верно.

Русский человек почему-то предпочитает жить тяжело, зарабатывать мало, за порядок и честную работу чиновников не сражается, на права и правила чихает, в общем, очень во многом до сих пор живет именно в том состоянии, которое и описывается средневековыми сочинителями. И, как ни странно, он до сих пор, примерно, так же относится к власть имущим и богатым, как относился века назад.

В Петербурге только что прошел Петербургский экономический форум. Улицы были перекрыты, под окнами моей квартиры постоянно стояли на той и другой стороне улицы черные машины со скучающими ФСОшниками. Временами проезжали потоком черные машины с государственной символикой, иногда в сопровождении гаишников провозили пару автобусов правильно одетых деловых людей…

Это был другой мир, в который петербуржцы не могли войти и не хотели входить. Когда на пути к моему дому вставал дорожный полицейский, мы просто сворачивали и пробирались окольными путями. Это разные миры, и один из них – кромешный. Но они не пересекаются, они лишь совпадают в пространстве. И чтобы попасть из этого в тот, нужно не только везение, как это кажется русскому человеку, нужно думать иначе.

Поэтому я свидетельствую: эти два мира средневекового разума сохраняются в России до сих пор. Но не они делают русскую душу загадочной, поскольку это разделение на бедных и богатых существует во всех странах мира. Что же тут загадочного? Разве что абсолютная непроницаемость высшего мира для существ из низшего? Но и тут возникает вопрос: почему? Почему русские люди просто не борются за свои гражданские права, не добиваются возможностей, просто не хотят работать и достигать трудолюбием уважаемого положения, как этого добивалась европейская или китайская буржуазия?

И тут мы, похоже, прикасаемся к действительной тайне в русском сознании. Во всяком случае, это точно может делать поступки русского человека непонятными для европейца. Вот как видит это явление Лихачев. Во-первых, исходно дается описание того мира, в котором обнаруживает себя герой:

«Автор шутовской челобитной говорит о себе: “Ис поля вышел, из лесу выполз, из болота выбрел, а неведомо кто”. Образ адресата, то есть того лица, к которому обращается автор, также нарочито нереален: “Жалоба нам, господам, на такова же человека, каков ты сам, ни ниже, ни выше, в той же образ нос, на рожу сполс. Глаза нависли, во лбу звезда. Борода у нево в три волоса широка и окъладиста, кавтан сраной, пуговицы тверския, в три молота збиты”. Время также нереально: “Дело у нас в месице саврасе, в серую суботу, в соловой четверк, в желтой пяток…”. “Месяца китовраса в нелепый день…” — так начинается “Служба кабаку”. Создается нагромождение чепухи: “руки держал за пазухою, а ногами правил, а головою в седле сидел”.

“Небылицы” эти “перевертывают”, но даже не те произведения и не те жанры, у которых берут их форму (челобитные, судные дела, росписи о приданом, путники и проч.), а самый мир, действительность и создают некую “небыль”, чепуху, изнаночный мир, или, как теперь принято говорить, “антимир”. В этом антимире нарочито подчеркиваются его нереальность, непредставимость, нелогичность» (Лихачев, с.13-4).

Во-вторых, мир этот совсем неглупо определяется авторами как мир дурацкий, то есть мир Разума, но на стадии Дурака. Именно дурак высмеивается в этих произведениях, в силу чего он и есть основной житель этой Руси:

«Это типичный для средневековья “смех над самим собой” — в том числе и над тем произведением, которое в данный момент читается. Смех имманентен самому произведению. Читатель смеется не над другим каким-то автором, не над другим произведением, а над тем, что он читает, и над его автором. Автор валяет дурака, обращает смех на себя, а не на других. Поэтому-то “пустошная кафизма” не есть издевательство над какой-то другой кафизмой, а представляет собой антикафизму, замкнутую в себе, над собой смеющуюся, небылицу, чепуху.

Перед нами изнанка мира. Мир перевернутый, реально невозможный, абсурдный, дурацкий» (т.ж.с.14-5).

Напомню: рядом летят машины с государственными флажками России на капотах, там живут умные люди, а дураки смотрят на них, как сквозь стеклянную стенку аквариума. И смеются над собой, с очевидностью, осознавая всю глупость сделанных ими выборов и поступков. Кстати, метафора аквариума совершенно не случайна, чтобы подчеркнуть непроницаемость миров, русские сочинители могли поместить своих героев и в воду, как в «Повести о Ерше Ершовиче», что полностью разрушает связи с действительным миром.

Русский дурак живет в своем мирке, и мирок этот весьма обширен по территории, но очень похож во всех ее частях. И в первую очередь тем, что он очень мало делает для того, чтобы миры слились, и он сам стал богаче и уважаемей. Он занят чем-то другим, совсем другой битвой. Все действия русского дурака ведут к какой-то цели, но цель эта – отнюдь не возвращение в мир нормальных людей.

«Все вещи в небылице получают не свое, а какое-то чужое, нелепое назначение: “На малей вечерни поблаговестим в малые чарки, таже позвоним в полведришки”. Действующим лицам, читателям, слушателям предлагается делать то, что они заведомо делать не могут: “Глухие, потешно слушайте, нагие, веселитеся, ремением секитеся, дурость к вам приближается”» (т.ж.с.15).

Дураки вовсе не бездеятельны. Они постоянно чем-то заняты, по крайней мере, нелениво шевелят руками и ногами. Вот только эти действия не ведут к ожидаемому результату. Впрочем, кем ожидаемому? Нами? Умными людьми извне? А что хотел сам дурак? Почему он так упорен в том, что делает?

«Что такое древнерусский дурак? Это часто человек очень умный, но делающий то, что не положено, нарушающий обычай, приличие, принятое поведение, обнажающий себя и мир от всех церемониальных форм, показывающий свою наготу и наготу мира,— разоблачитель и разоблачающийся одновременно, нарушитель знаковой системы, человек, ошибочно ею пользующийся. Вот почему в древнерусском смехе такую большую роль играют нагота и обнажение» (т.ж.с.15).

Данное описание более всего подходит к так называемому в этнологии и антропологии трикстеру – первородному дураку и Старику основателю родов. Об этом надо бы говорить особо. Но по мере того, как читаешь средневековую русскую литературу, ощущение, что попал в самый архаический пласт человеческого мышления, где хранится память о Первых временах, становится все сильнее.

Там, во Время ОНО, не просто творился наш мир, там закладывались какие-то основы самой разумности, как если бы творение Гомо сапиенс было еще в самом начале и могло пойти совсем иным путем. Очень похоже, что все строилось относительно каких-то ценностей, которые современное человечество перестало видеть или принимать. А русский дурак все еще помнит некой животной памятью своего естества.

_{Источник: http://cont.ws/post/98787}